Главный режиссер петербургского театра «Буфф» рассказал ЧД, почему театру не нужны афиши, про важность конфликта в жизни и закон Табуретки

Вы помните свой первый режиссерский опыт?

Не помню. Видимо, в 9-м или 8-м классе мы делали новогодний вечер. Я тогда понял, что любая деятельность связана с противодействием, и чем больше ты действуешь, тем сильнее противодействие. Вечер тот назывался «Очевидное невероятное». Поскольку тогда были коммунистические времена, во всем, что мы делали, администрация школы пыталась увидеть что-то политическое. Мы нарисовали Деда Мороза, который, как известный красноармеец, тыкал в зрителя пальцем, а под ним была надпись: «А ты идешь на вечер “Очевидное невероятное”?» Он провисел ровно одну перемену. Потом нас вызвали в кабинет к завучу, и она спросила нас: «Зачем вы нарисовали над Дедом Морозом фашистские самолеты?» А там было обычное синее небо со звездочками… Потрясению нашему не было предела. Еще мы пели песню «А я зарою свой топор. Среди высоких гор. Я не желаю больше воевать». Нас опять вызвали и спросили, откуда у нас пацифистские настроения. И так нас на каждой перемене вызывали и требовали ответа. Каждое слово, каждое действие должно было пройти проверку.

Помните то ощущение, когда что-то вложили, а потом это – раз, и получилось?

Конечно. Это и есть основное режиссерское ощущение. Сначала ничего не было, а потом появилось.

Вы до этого видели себя в качестве режиссера?

Я вообще себя не видел в качестве режиссера. Что-то придумал – что-то сделал. Так всю жизнь происходит – нормальная творческая личность. Режиссерское ощущение не всегда даже есть. Если все хорошо получилось, значит, я молодец, я режиссер. Если не получилось, то не молодец, не режиссер. Просто с опытом ошибок делаешь меньше, но иногда их делаешь осознанно. Знаешь, что так нельзя, но интересно попробовать.

МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ СМИРНОВ (родился в 1963 году) – российский артист эстрады, юморист, музыкант. Актер и главный режиссер музыкально-драматического театра «Буфф», конферансье, актер и режиссер театра Евгения Петросяна «Кривое зеркало», заслуженный артист России (2003).

Вы по сию пору уверены, что любое действие вызывает противодействие?

Абсолютно. Все время противодействие. Во всех делах. Это же закон физики.

Что с этим делать?

Бороться. Другого выхода нет. Основа театра – конфликт. Не может быть бесконфликтного существования на сцене. Не может быть бесконфликтной пьесы. Все время конфликт. И в жизни так. Никакой гармонии не существует. А зачем нужен конфликт? В результате конфликта побеждает сильнейший. Это естественный отбор. Существовать можно только в конфликте. У конфликта нет цели. Это просто суть существования. У мироздания нет цели. Смысл только в самой жизни, в продолжении ее. Все остальное не имеет значения.

Как творческий руководитель какой смысл вы закладываете в свои спектакли?

Каждый спектакль должен нести какую-то мысль. Почему его ставишь, что тебя в нем заинтересовало, какую проблему ты предлагаешь решить зрителю или решаешь сам? Нужно делать только то, что интересно зрителю. Если его это не трогает, не интересует проблема, которую ты поднимаешь в спектакле, он в антракте уйдет. Возьмем спектакль «L'amoure по-сербски». Я его перевернул, и смысл как раз оказался в продолжении рода. Вообще там поднимается извечная проблема отцов и детей: родители хотят как лучше, а дети хотят по- своему. В конце концов, родители смиряются, и до них доходят мысли, что лишь бы род продолжался, а дети разберутся сами.

Получается, что вы влияете на артистов, они под вашим влиянием создают нечто, что должно потом натолкнуть на мысли или эмоции зрителя.

Да. Я недавно смотрел во МХАТе «Дракон» Богомолова, которого многие ругают. Но это прекрасный режиссер. В спектакле на гамлетовский вопрос «быть или не быть?» он отвечает: «Не быть. Наша жизнь ужасна, и лучше вообще не жить». Спектакль меня провоцирует на ответную реакцию – я должен топать ногами, бунтовать и кричать: «Нет, нет, нет! Жизнь прекрасна!» Вот чего собирался достигнуть Богомолов такими хитрыми средствами. Может быть, спектакль ужасный, а эффект до сих пор не могу забыть.

Это хорошо для искусства?

Для искусства, видимо, хорошо, для меня – плохо. «Черный квадрат» тоже никто забыть не может. Все помнят, что такое «Черный квадрат», а лицо какой-нибудь Мадонны какого-нибудь среднестатистического фламандского художника вы наверняка забудете. А «Черный квадрат» вас будет всю жизнь будоражить, хотя это не живопись. «Черный квадрат» – это декларация.

Бывает, что у вас есть план постановки спектакля, но в процессе что-то происходит и актеры ведут не туда, куда вы хотели?

Бывает, но тогда вывожу, куда нужно. Мы репетируем по договору – договариваемся, что я режиссер, а они актеры. Если они согласны, то хорошо. Мы договариваемся, куда идем, и импровизировать они должны в своем коридоре. Если не согласны, то расходимся.

Какие в театре уровни управления?

На уровне спектакля всем руководит режиссер-постановщик. Ему помогают художник спектакля, балетмейстер, музыкальный руководитель. Режиссер вынужден прибегать к их услугам, потому что не владеет их мастерством на должном уровне. Над режиссером существуют один или два человека: художественный руководитель и директор театра, которые имеют право сказать, повлиять, поконфликтовать, вплоть до закрытия спектакля и расторжения договора.

То есть это очевидная иерархия?

Конечно. Если режиссер поставил спектакль, который противоречит каким-то нормам, например, морали, или нормам уголовного права, или пропагандирует то, что нельзя пропагандировать, то отвечать за это он будет перед директором, а директор – перед Комитетом по культуре, и так далее.

Вы чувствуете эту иерархию при работе?

У меня каждый спектакль выпускался в конфликте с художественным руководителем. Кроме одного. Есть разные спектакли и режиссеры. Однако существует еще один цензор, для меня самый главный – публика. У старых актеров есть присказка: «все ответы в кассе». Все очень просто: приходит человек, смотрит спектакль, ему понравилось, он звонит своим друзьям и говорит, чтобы те тоже шли смотреть спектакль. Все. Если таких будет в зале на 600 мест больше половины, то спектакль пошел, можно уже больше не размещать афиши. Обратите внимание, в нашем театре нет афиш, у нас экономят на рекламе. У нас и так полные залы. Я всегда считал, что мой зритель – мой судья. Если людям нравится, значит, я попадаю. Я же много лет занимался рекламой… Кстати, я был первым изготовителем музыкальной рекламы в нашей стране. 

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ МУЗЫКАЛЬНО-ДРАМАТИЧЕСКИЙ ТЕАТР «БУФФ». Основан в 1870 году. Название «Буфф» – от итал. buffo – шутовской, комический. Сначала репертуар театра составляли феерии, шансон, танцы, фокусы, акробатические номера. В 1917 году театр закрыли как «легкомысленный». Новая история «Буффа» началась с приходом Исаака Штокбанта в 1983 году. Сегодня в театре можно увидеть классические произведения и музыкальные программы.

Расскажите подробнее об этом.

Рекламой я занимался больше 20 лет, моими клиентами были все нынешние олигархи. Мне предлагали пост программного продюсера «Европы Плюс», звали в разные компании, но я все отбрыкивался, говорил, что мне там будет скучно, а главное в жизни – не соскучиться. Это было в 1992 году, я тогда уже учился в театральном. У нас в городе работали две радиостанции: «Радио Рокс», которое тогда вещало из Осло, и «Европа Плюс» с вещанием из Москвы и Питера. Мой приятель был одним из первых рекламодателей «Европы Плюс», его компания «Альфа-Экспресс» доставляла пиццу. В то время еды не было, а пиццу развозили. И реклама на радио представляла собой музыку и дикторский голос: «Доставка пиццы-экспресс. Ночь нежна». Что-то в этом духе. Это было ужасно, скучно. И вот мы с этим другом лежали на пляже в Крыму, и он говорит: «Напиши мне рекламу». Я спрашиваю: какую? Он поясняет, что надо, чтобы люди запомнили телефон – 234-39-68. Я сообразил, что если на музыку положить, то будет звучать как рок-н-ролл: «234-39-68. Мы ночная доставка, пиццу возим». Записали ролик с еще одним другом Димой Хилем у него дома. И ролик произвел фурор на «Европе Плюс». Они меня вызвали и спрашивают: «Сколько вы таких роликов можете записывать?» Я говорю, что не знаю. Они: «Давайте мы будем давать вам самых интересных клиентов, которые хотят хорошую рекламу. 150 долларов хватит?» У нас зарплата была тогда 14 долларов в месяц, а тут за 30-секундный ролик получить 150 долларов! Я мог эти ролики сочинять каждый день по несколько штук. Говорю, давайте. И через три месяца купил свою первую машину. Понеслось. Дальше моими рекламодателями были самые крупные компании: «Лента», «О’кей», «Мегафон», «МТС», «Адамант». Мне было интересно заниматься рекламой, даже предлагали идти преподавателем в институт рекламы. Получал первые места на всех фестивалях, на которых только мог и в которых участвовал.  Сейчас я уже почти не занимаюсь рекламой, она вся ушла в Москву. Когда мне предлагали открывать рекламное агентство, я отказался. Не хотел. Неинтересно. Скучно!

Реклама – доходная штука. Почему все-таки режиссура, театр?

Если ты делаешь спектакль и чувствуешь, как уходит время, и на что ты его тратишь, значит, ты не на своем месте. Ты не находишься в гармонии. Время утекает. Это хорошо понимают те, кто занимается биржевой торговлей, – они переводят время в деньги. А если занимаешься режиссурой, а потом поднимаешь голову, и, оказывается, прошло восемь часов… Если я могу заниматься этим бесконечно долго и не чувствовать, как идет время, значит, это то, что мне нравится. У моего друга есть собака Табуретка. Так вот, я вывел закон Табуретки: если она на площадке занимается 40 минут, она устает, ложится, у нее язык набок. И ее ничем не поднять. Но если ей кидать мячик, то эта собака будет бегать за ним круглосуточно. Она не устает.  То есть если вы занимаетесь тем, что вам нравится, время течет незаметно. Вот и все. Я нашел то занятие, когда время течет незаметно.

Что главное для зрителя в театре «Буфф»?

Для меня «Буфф» театр достаточно легкий и жизнерадостный. Он следует заветам Чехова: «Сеять разумное, доброе, вечное». Мы это и делаем. Я считаю, что выходя из театра, зритель должен вздохнуть и сказать: «Жизнь прекрасна!» После богомоловского спектакля ты выходишь ходишь и думаешь, как ужасна жизнь. После нашего театра люди говорят, что жизнь прекрасна. Зрители это чувствуют, если возвращаются. Любому человеку хочется все время убеждаться в том, что все будет хорошо. Иначе жить очень трудно или почти невозможно. Поэтому человек Богу молится, в церковь ходит, с друзьями общается, театр посещает. Это как психотерапия. Такова лично моя установка, но я надеюсь, что и большинства товарищей в нашем театре тоже. Нам тяжело играть трагедии.

Режиссер, как и руководитель бизнеса, производит продукт, услугу. Есть ли отличия?

Отличие в том, что режиссер часто оказывается отделенным от продукта после его выпуска. Продукт уже живет своей жизнью, дальше на него воздействуют другие обстоятельства. И очень часто режиссер не может дальше повлиять, если только он не работает в театре, как Семен Спивак, и каждый день отсматривает свои спектакли, вносит изменения, влияет на актеров.

Если вы говорите, что любой режиссер – это психотерапевт, то получается, что и любой руководитель тоже? Руководитель что-то производит с аудиторией через свой продукт?

Секрет в том, что производитель делает то, что человеку нужно, что он хочет купить. Вот и мы делаем такой продукт, который люди хотят купить. Они покупают, говорят, какой хороший продукт, надо посоветовать другим. Получается, почти все руководители в некотором смысле психотерапевты, если угадывают желания покупателей. Мы на сцене лечим, поэтому у зрителя происходит ощущение эйфории. Вы же аплодируете? Это эйфория. В этом состоянии вы делитесь с другими: «Попробуй этот наркотик!».

Если бы у вас была возможность вернуться к себе самому 20-летнему и дать себе три совета?

Я могу советовать кому угодно, кроме себя и своей семьи. Но я бы не стал ничего менять. Возможно, если бы я захотел себя заставить, то был бы уже олигархом. У меня есть к этому склонности. Если бы меня где-то не пристрелили. Но я не настолько люблю деньги. Нет у меня безумной меркантильности. Для этого нужно очень любить всевозможные блага. Меня когда-то учительница перестроила, когда начала водить нас в походы. Там ты понимаешь, что кроме пары шерстяных носков, свитера и хорошего отношения окружающих, вообще ничего не надо.

Предположим, что вам надо выйти к 50 тысячам своих зрителей и что-то до них донести. Что бы вы сказали?

Я не собираюсь изменить мироздание, человеческую природу, характер. Так серьезно к себе не отношусь. Я поставил антрепризный спектакль, который сейчас идет на ура, с аншлагами. Иногда я перед ним выхожу к зрителю и говорю: «Мы хотели похулиганить, и если это хулиганство через два часа приведет вас в хорошее расположение духа, значит, мы своей цели достигли». 

 Интервью: Тимофей Кареба Фото: Вадим Озеров